Года – летят, минуты – тянутся, долги – простят, грехи – останутся
Тьма, пришедшая с Понта Эвксинского, накрыла славный город Пантикапей. Груда камней, долгое время служившая родовым гнездом семейству Митридатов, дышала прохладой. Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только обожженный неземным огнем плазмодюз круг орбитального старта угрюмо чернел на высоте ста пятидесяти локтей над хмурым вспененьем прибоя.
Командор Пиркс стремительными шагами несся коридорами Кастел Колодана, и тьма стелилась за ним шелковым плащом. До старта челнок оставалось пять минут, и командор привычно опаздывал, в глубине души твердо зная что без него не улетят. Так было пятнадцать лет назад, когда он был простым пилотом, так будет и ныне, когда именно ему выпало возглавить экспедицию в соседнюю галактику Туманности Андромахи к непознаной планете Солярис.
Гравикресло привычно скрипнуло, принимая в себя худощавое, но очень весомое тело командора, россыпь огней предстартовой готовности приветливо моргала всеми оттенки радуги, сигнализируя о полной готовности «Стремительного» изрыгнуть бурный поток псевдоплазмы, и в мощном аннигиляционном спурте швырнуть его стопятьсотметровое титановое тело в прокол Римана-Шиллелешпера. Не было во всей Вселенной силы, способной противостоять натиску трёх статерратонных движков Pratt&Whitney, и не было (пока!) известно способа перемещаться быстрее чем через проколы. Человеческий разум рвал неэвклидову геометрию пространства-времени как тузик грелку. И не было во Вселенной ничего, что могло бы остановить его. Не было... Именно что «не было». Но стало.
Шел четвертый месяц как «Стремительный» обретался на Солерисостационарной орбите. За это время экипаж исследовательского корвета успел сменится трижды: мозги лучших представителей цвета человечества не выдерживали его алогичности. Великого спектрографа Як Его увезли в полной прострации после того как Допплеровское смещение спектра ушло в гипервиолет, что в корне противоречило представлениям Человечества о природе матриально-физических законов мироздания. Астрофизик У Трой через неделю сошел с ума, и зверски перепугал персонал станции, носясь по коридором голый, мокрый и с криками «Земля имеет форму чемодана!». Биофизик доктор Мо Ро изнывала от безделья (Совет запретил высадку на Солярис), вследствие чего донимала коллег незаконными генетическими экспериментами, неуклюже маскируя их под дружеские розыгрыши. Командор Пиркс, например, испив кофе из заботливо поданной биофизиком чашки, обзавелся симпатичными жабрами. От прозвища «человек-амфибия» его спасла только немедленная операция, мастерски проведенная корабельным врачом Око Йони. Потому как в отсутсвии нормального варианта поплавать («Стремительный» был старым проектом и мог похвастаться всего лишь пятидесятиметровм бассейном. Даже без искусственных цунами) жабры отчаянно сохли и чесались. Шрамов не осталось, но миловидная хрупкая Мо, сталкиваясь с командором в узких корабельных коридорах, тихонько (и, как ей самой казалось – обольстительно) мурлыкала: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть...» Командор стоически не реагировал.
Причина этой эпичной стоичности крылась отнюдь не строгих статьях корабельного Устава, но в глубоко похороненной в подсознании бравого космолетчика личной трагедии. Давным давно, еще будучи простым пилотом, в своем первом экипаже астероидной ассенизационной баржи «Алые паруса» он имел несчастье влюбиться в своего капитана, красавчика Грея. Но Грей был крайне ветренен (в личном досье, которое Пиркс смог просмотреть уже много лет спустя, используя свое служебное положение, было написано даже более жестко — «промискуитичен»), и молодой, в прямом смысле слова зелёный* пилот его интересовал мало. Промучившись несколько месяцев, Пиркс хотел было написать заявление о переводе, но тут страшная авария на барже расставила все точки над «Ё»: шальной астероид (можно даже сказать – астервоид) пробил днище, что привело к гибели всего экипажа, кроме Пиркса (сидевшего в момент удара в герметичном гальюне и продержавшегося там на собственных скудных ресурсах шесть суток до подхода спасателей), и Грея, который оказался киборгом и в кислороде не нуждался. Но, будучи эмоционально несостоятельной психоматрицей, крайне нуждался в человеческом общении. В силу чего он все шесть суток провел под наглухо задраенными дверями гальюна, склоняя Пиркса к немедленной и продолжительной любви прямо на замерзших и искореженных телах остального экипажа. Пилота мутило, и он был несказанно рад когда команда космоспасателей забрала навязчивого киборга на тотальную дефрагментацию.
После чего Пиркс чуть было не списался на берег, особенно с учетом того что его ориентация сменилась на нетрадиционную (к 2134 гетеросексуальные связи составляли не более 0,7% от установленных Европейским советом по правам личности). Но чудом остался.
и вот теперь, тридцать лет спустя, глубоко похороненный в памяти красавчик Грей и «Алые паруса» были вытащены наружу (Пирксу казалось – на всеобщее обозрение) безжалостным разумным океаном Соляриса. Командор страдал, но попросить о переводе не мог – не в его привычках было отступать. Но однажды ночью, когда настойчивость Грея наложилась на боль и ломоту в фантомных жабрах (33 раза массаракш этой докторице Мо Ро!), Пиркс не выдержал.
К утру весь океан Соляриса был засеян быстрорастущей хлореллой (из баков жизнеобеспеспечения «Стремительного») и через сутки перстал быть разумным.
Совет Человечества вздохнул с облегчением: контакт контактом, но ну его нафиг!
* В силу того, что население Кольца Человечества достигло уже 150 миллиардов, вопросы питания стояли довольно остро, пока наконец в 2042 году великий Дим Сам не открыл хлорофилльную мутцию – и стех пор каждый свежерожденный гражданин получал привику симбионата, который методом фотосинтеза и обеспечивал его (гражданина) дальнейшее пропитание. И только космолетчики, лишенные в своих странствиях по чёрным бездонным глубинам Космоса живительного света Солнца, возвращались к устаревшей форме перорального потребления. Кожа их по смерти симбионта (что происходило после не менее чем полугоа полётов) приобретала естественный оливковый цвет. Им даже вставляли зубы, напрочь редуцированные у остального Человечества. Среди космолетчиков-ветеранов бытовала грубоватая, но справедливая поговорка: «Зубов бояться – в рейс не летать».