— Эй! – тычок под ребра. – Ты чо, заснул?
Олег дернулся и взвыл от резкой боли. Схватился за лицо. От прикосновения колючих шерстяных варежек стало только хуже. Кончик носа саднил, будто по нему провели наждачкой. Губы и кончик языка горели. Из-под ладоней поползли струйки крови. Олегу хотелось одновременно материться и ржать. Попал как в детстве. Как в детстве, млять!
…
Этим утром он влез только во вторую электричку. Первая пришла с опозданием, и толпы страждущих осадили тамбуры так, что не подступишься. Зато вторая была полупустая, и получилось даже сесть. И не просто так, а у окна.
Олег облегченно вздохнул и привалился плечом к стеклу. Коньяк накануне вечером явно был лишним. То есть нет, он был вовсе неплох, но после вина и домашнего портвейна превратился в то самое волшебное алхимическое вещество, которое сначала отключает мозг, а потом – с отсрочкой, дождавшись момента, когда жертве надо ехать на работу – включает сонливость, сушняк и тошноту.
Электричка была старая, с деревянными скамейками и щелястыми рамами, из которых дуло. Прочие пассажиры отодвигались подальше от окон, кутались и нахохливались, как снегири на жалостливой рождественской открытке, но для Олега эта прохлада была как глоток живительной силы. Он подставлял горящее лицо сквозняку и мечтал о бутылке холодного пива.
На стекле веерами расходилась наледь.
«Снежные узоры», — рассеянно подумал Олег. Сдавленно хохотнул от дурацкого воспоминания.
Когда ему было пять, бабушка рассказала о том, что ночью Дедушка Мороз ходит по городу и рассыпает по крышам и стеклам, по жестяным заборам и машинам снежный сахар.
— Только ни-ни-ни, несъедобный сахарок, — грозила она пальцем, спохватившись.
— Как это несъедобный? – возмущался Олег. Несмотря на юный возраст, языковое чутье уже достаточно развилось в нем, чтобы мальчик понимал: никто не будет называть сахаром что-то несъедобное и не сладкое. Значит, бабка врет, и надо срочно провести эксперимент!
На детской площадке во дворе были железные качели, отлично подходящие для «пробы». Их блестящие поручни, густо покрытые «снежным сахаром», так и просились, чтобы их лизнули.
Потом было много слез, ора, крови, ругани между мамой и бабушкой, а также понимание того, что языковое чутье не всегда приводит к верным решениям.
Однако узоры на вагонных стеклах были гораздо круче того инея на детских качелях. Всматриваясь в них, Олег постепенно осознавал, что это не просто кристаллы, снежинки, завитки и разводы. Веерами расходящиеся белые перья оказались пышными юбками, из-под которых то тут, то там выглядывали стройные ножки. Игриво скрещенные, похабно раздвинутые, прижимающиеся бедрами друг к другу… Потом Олег разглядел ручки, пальчики, которые поднимали подолы, задирали юбки, дразнили Олега, приглашали его смотреть внимательнее, ближе, ближе… Картинка внезапно сложилась, как раскраска в детском журнале – из морозного узора вынырнули девы, которые обнимали друг друга, целовали, стягивали друг с друга одежду, творили…
Олег покраснел. Девы творили такое, что он постеснялся бы забивать такое в гугл. Хотя, бывало, очень, очень хотел. Из чистого любопытства, конечно же. Из познавательного интереса. Они запускали язычки… о-о-о!
Круговорот морозных инеистых юбок затянул Олега, и даже похмелье отступило, съежилось, унеслось прочь – следом за здравым смыслом, вниманием и автопилотом, который требовал сойти на нужной станции.
….
— Эй! – тычок под ребра. – Ты чо, заснул?
Олег дернулся и взвыл от резкой боли. На стекле осталась кожа с кончика носа, кровавый отпечаток правой стороны губ и кончик языка. Попал, как в детстве! И даже хуже. Тогда пострадал только язык. И тогда было кому пожалеть, обнять, отвести домой, еще раз пожалеть… А теперь – что. На работу в таком виде? А кровь как унять? Или надо в больницу?
К тому же. Вернулось забытое было похмелье и стало нашептывать Олегу, что тошнота идеально сочетается с кровотечением.
Когда он, пошатываясь, выбрался из вагона, льдистые девы на окне зашевелились и поползли к тому месту, где на стекле краснели кусочки человеческой плоти. Они толкались, кусали друг друга, лезли по головам и тянулись, тянулись, тянулись к кусочкам живого мяса, отдающим последние крохи тепла. Те, которым удавалось поживиться, сыто отползали в сторону, к раме.
— А ты говорила, с этим не получится, — прошелестела одна другой. – А я знала, что выледит. Как только он рот приоткрыл – сразу поняла, наш человек. По шрамику на языке.
— Приятно иметь дело с людиками, у которых хорошо развито языковое чутье, — прошептала вторая и захихикала. В одном возрасте – сахар, в другом – секс… В самом деле, что может быть проще.