Озеро мертвых
Мачиг утонул на рассвете. Едва минула середина ночи, и все живое начало засыпать, как он тайком выбрался из дома. Одним прыжком, не опираясь на руки, перемахнул через плетень – чуткий Борзик, свернувшийся в клубок, даже не пошевелился . Не зря он учился еще днем, никто даже не услышал, как мальчик выбрался из сакли и устремился к озеру.
Там, на склоне рос самый сладкий, самый спелый барбарис. А Мачиг накануне поспорил с соседским Кохцулом, что сумеет превзойти его в сборе ягоды. И сделать это можно было только одним-единственным способом – обчистить кустарник у берега. У того самого, куда Мачигу и всем остальным мальчишкам, взрослые запретили выбираться категорически. Однако ничего не объяснили. Говорили туманнно – про озерных духов, что завлекают людей в озеро ангельской музыкой.
И мальчишки не придавали особого значения словам родителей, иногда целой толпой устремлялись к горному озеру, чтобы понырять у берега – дальше не заплывали, слишком холодно. Но ночью не рисковали. Пока.
Однако спор важнее. И Мачиг нарушил отцовский запрет. Подумаешь, туда и обратно, ничего не случится, думал он, мчась к озеру. Чем ближе к берегу, тем сильнее густел туман. В какой-то момент Мачик даже утратил чувство направления, двигался по интуиции. Кожаные чувяки промокли насквозь, мальчик уже несколько раз осказывался на росистой траве.
Колючие ветки больно хлестнули по лицу, — вот и барбарис, обрадовался Мачиг, — уклоняясь от очередной, он поднырнул под нее… и обрушился вниз с целым пластом мокрой глины.
Туман подвел Мачига – вместо того, чтобы выйти к пологому берегу, он оказался на обрыве – прямо над самым глубоким местом озера.
От холода озерной воды у него сразу свело мыщцы - ног, рук. Он даже не мог закричать, позвать на помощь, хотя это и было бессмысленно – ночью никого поблизости оказаться не могло.
И Мачиг утонул. А когда ожил, то не сразу понял, где находится. Камень над головой, камень под головой – он был заперт в каменном мешке, наполовину лежа в воде. Свет шел снизу – неяркий, мерцающий. Странные звуки заполняли грот – скрипучие и тоскливые, словно черт играл на зурне. От такой «музыки» сводило зубы, а голова лопалась будто грецкий орех от удара камня. Хотелось завыть, но язык больше не слушался Мачига. Странным образом, хотя он и лежал в воде, но не ощущал холода и неудобства. Если бы не чертова музыка… От нее так хотелось скрыться, что Мачиг не выдержал — он нырнул вниз, туда где свет, и долго пробирался по каменному коридору к пятну света, пока не понял, что больше не может сдерживаться. Открыл рот, ожидая удушья, и с ужасом ощутил, что ничего не изменилось.
В рот не хлынула ледяная вода, грудь не свело от недостатка воздуха. Он дышал как и прежде. Я умер, понял Мачиг, и превратился в озерного духа, и уже от понимания своей смерти, от того, что он больше не увидит своих родителей, не станет взрослым, не погладит ласкового Борзика, не поспорит с забиякой Кохцулом, заплакал… Или ему так показалось. Он даже не понял.
А потом он решил, что все равно должен идти. И пополз к свету. Когда же коридор закончился, и впереди оставался только ослепительный след, он протянул руку и… ощутил, что кто-то ухватился за нее, теплый и сильный, и тянет, тянет…
Потом Мачиг долго лежал на спине, ощущая спиной охапку свежих водорослей, слыша голоса отца, матерей, соседей, но не в силах открыть глаза, что резало от света. В груди что-то свербело и хлюпало. Сколько это длилось, Мачиг не мог сказать. Но когда он окончательно пришел в себя, то рядом с ними оставались только родители.
— Мама, папа, — с трудом выдавил из себя мальчик. Слова вышли из него с пузырями воздуха, и отец молча замахал на сына плавниками – молчи, мол, тебе пока нельзя говорить.
Жабры отца были сердито оттопорщены, и Мачиг прекрасно понимал почему – он нарушил запрет отца и полез на берег, чуть не нахлебавшись вредного для рыболюдов воздуха.
— Папа... мне привиделся странный сон, — сказал он.
— Я знаю, — грусто ответил отец. – Это память предков.