Если держать язык за зубами, с тобой ничего не произойдет. Возможно, на тридцатом году жизни ты научишься правильно готовить сырники или разбирать карбюратор, и будешь считать это настоящим достижением. На фоне рутинного штиля этот маленький подвиг выглядит, как девятый вал. Но как только начнешь говорить, слова превратятся в реальность. И ты застрянешь между собой-настоящим и собой-сказанным, как это произошло со мной.
…
Не так был страшен звук бомбежек, дрожь земли и зарево на горизонте, как пыль. Разноцветная кирпичная пыль от разрушенных домов. Одетые в нее деревья выглядели как седые мертвые статуи. Кусты, трава, земля, люди – все стали будто каменными. Даже глаза – тусклые, будто пролежали полвека в забытой вазочке на серванте.
Почему-то именно о серванте больше всего горевала бабушка, когда в наш дом попали. Он был оплотом того самого прошлого, которое с начала века то разбивали на осколки, то собирали заново, а теперь оно разлетелось совсем в пыль.
Лазить по развалинам мне строго-настрого запрещали, но если бы я послушалась маму, то никогда не нашла бы Кузю. У него был суровый вид, неровные усы, шерсть неопределенного цвета и белая полоска на лбу, как будто кот поседел от бомбежки. Еще он царапался и возмущался, когда я пыталась его нести в ненужную сторону. И с аппетитом поедал хлеб из отрубей.
Отмытый в затопленном подвале склада, Кузя не приобрел четкого цвета, зато уверился в моем слабоумии – еще бы, кота вздумала купать! – и стал опекать меня, бродя следом.
…
Каждый раз, когда я вспоминаю эти куски из своей – или чужой? – расколотой жизни, у меня глаза на мокром месте. Аллергия. У меня страшная аллергия на кошек. Как будто кто-то дал мне второй шанс – и вместе с ним подсказку. Не связывайся, дура. Не играй в игру, кто из вас жив, а кто – мертв.
Сначала мне было интересно уточнить, где-и-когда это самое прошлое. Куда проваливается ум каждую ночь, стоит мне заснуть, отдавая ей половину жизни. Я даже потом проходила по этим улицам – сердце не ёкает. Вокруг стоят дома-новоделы, глаза у прохожих живые, блестящие, и главное – здесь нет пыли.
…
Не знаю, зачем я бросилась спасать Кузю, когда стена склада начала обваливаться. То ли привыкла к нему за год – но ведь к бабушке я тоже привыкла за всю жизнь, а когда она умирала, не вытащила ее в жизнь. То ли не сообразила, что мне – человеку – будет гораздо сложнее увернуться от обломков, чем юркому коту. Если бы мне отмеряли времени после – я бы обдумала и смогла гораздо точнее описать происходящее. Но для меня время закончилось ударом в затылок. Я даже не успела понять, насколько бесполезным был мой подвиг. Возможно, стоило поберечь себя до сырников. Или карбюратора. Ну, хотя бы дожить до тридцати.
…
Когда я досмотрела сон прошлого до момента смерти, она стала бродить за мной по пятам и в настоящем. Подглядывать из-за плеча. Подстерегать на перекрестках. Прицеливаться с крыш домов. Сотнями глаз – тревожных случайностей. Хотя допускаю, тот, кто смотрит криминальную хронику и без таких снов о гибели альтер-эго может превратиться в параноика.
Утешало одно. Аллергия на котов точно помешала бы мне сознательно пожертвовать собой.
К сожалению, у меня не было аллергии на людей. С хмурым взглядом, неровными усами и седой полоской в волосах на лбу. Когда я поняла, что на самом деле он – кот, было слишком поздно.
…
Если держать язык за зубами, никто так и не узнает, как было на самом деле. Просто каждый, кто спасает кота, получает от него одну из девяти жизней и шанс прожить ее заново. А аллергия… всего лишь для того, чтобы в следующий раз у глупого человечка получилось выбрать себе в напарники существо своего вида. И только тогда сказанные слова, превратив жизнь придуманную в настоящую, станут неважной пылью.
Подлинность истории заверяю. Кузя.