Зорька I
На третий месяц она все-таки попробовала что-то объяснить.
Первый – только смотрела с сожалением, снимала показания с датчиков и вздыхала.
На второй – заговорила. Осторожно, ласково, внимательно. Как с ребенком или с умалишенным. Представилась – Хелен, расспросила меня о жизни, работе, подвигах и смерти, выяснила вкусы и предпочтения… Потихоньку передала коробки с заказами.
А на третий сварила мне кофе и в первый раз за все время ободряюще улыбнулась.
Прямо вот так – настоящий кофе, дымящийся, ароматный, дурацки горький и в чашке. Знал бы, попросил в постель.
— Все будет хорошо, Егорка, — произнесла она, слепляя слова одно: в единое, тягучее и длиннючее. «Егорку» наверняка выкопала из бесценной энциклопедии, «в которой все правда».
Я поставил белую чашку на изгородь и пошкрябал щетину.
— Побриться бы. Ты же обещала добыть бритву.
Позади меня замычала корова.
— Бритву нельзя, Егорка, — ласково сказала Хелен. – Ты можешь порезаться.
— Я же объяснял, как выглядит безопасная. Рисовал… И вот тут, и палкой на песке, и картинку выбирал из ваших.
— Нет. Пока мы не получили разрешение давать тебе опасные предметы.
Лопату дали. Тяпку можно. Секатор можно. Это я попросил салатику… Отвели на участке угол, привезли инструменты, выдали семена. Бритву по-прежнему нельзя, порежусь.
— А об нее если покалечусь? – я махнул в сторону Зорьки. Беднягу доили каждый день с опозданием на полчаса в надежде, что во мне проснется разум и я справлюсь с заданием. Мучить животное я отказался, даже предлоги нашел – ведро нестерильное, руки мои не под коровье вымя приделаны, а вовсе под женскую… Так что доил корову шустрый агрегат, и молоко к кофе я получал уже давно… А вот теперь и сам кофе подобрался. Ничего, когда-нибудь жизнь наладится.
— Коровы миролюбивы, — убежденно сказала Хелен. – Понравился напиток, Егорка?
— Меня зову Георгий, не надо сокращать имя под детское. Коровы бодаются иногда. Видишь у них эти штуки на голове? А еще хвостом с ног сбить могут. А еще копытом наступить. Кофе я с молоком просил, а не месяц одно, потом отдельно другое. Я все это сразу хочу, понимаешь?
— Теперь будет и сразу. Корову нам удалось восстановить быстро, запас материала в библиотеке был. А кофе, как и любое растение, должно пройти строгий карантин. И технологий обжарки не было в энциклопедиях. Моя семья оплатила работу специалистов, они провели исследование, и вот… Похоже получилось?
— Замечательно, — заверил я ее. – Но лучше будет, если все сразу подавать.
— Мне приятно исполнять твои капризы, — довольно засмущалась Хелен. – А еще чего-нибудь хочешь?
— Бабу.
— Нельзя.
— Бабу бы.
— Нельзя.
— А хочется.
Хелен нахмурилась.
— Если ты будешь настаивать… И если тебя кто-нибудь, кроме меня услышит, то придется тебя стерилизовать. А об этих технологиях так мало известно… Вдруг что-то пойдет не так? В общем, не хотелось бы лишиться…
Лишаться я тоже не хотел, потому и попросил никому не передавать наш разговор. Ну хочется, но не так уж, чтобы и очень. Пока кофе с молоком обойдусь, потом пивка закажу.
— Не передам. Мне очень не хочется. Чтобы тебя у нас отняли. Мы так к тебе привязались, ты смешной, так забавно наблюдать… И мама моя, и папа, и братик, и сестричка, мы как с утра встанем, так сразу к окошкам: что ты делаешь, как проснулся, как потягиваешься, как…
— А могут отнять?
— Да.
И она наконец-то все рассказала. Тыкала в меня датчиками, колупалась в волосах, светила в зрачок и рассказывала.
— …нашли тебя в капсуле… временной парадокс… совсем молоденький… и уже мертвенький… то есть так вроде и спящий, но понятно, что мертвенький… а таких, как ты, уже и нет давно… у тебя и генотип ой-ой, и выглядишь, как люди древности, но такой миленький, голубоглазенький. Вот и оживили, объявили конкурс на приемную семью, мои его выиграли, заплатить пришлось, правда, хорошо… Но мы давно хотели любимца завести какого-нибудь, а все современное приелось, а старых оживлять правила запрещают, а ты вроде и не совсем мертвенький… а просто не оживший вовремя, заплутавший в космосе.
Когда она ушла – я долго чесал корове лоб между рожищами, пил, пил кофе (теперь у меня его навалом) и ржал над собой.
Хотел вернуться героем. Разведчик из глубин космоса. Единственный спасшийся из. Какие-то добрые вести вез, коллекцию, материалы. Лег в анабиозную камеру и вздремнул на несколько тысячелетий.
А так как в тот день Хелен была разговорчивой, пояснила, оказывается, они получили разрешение на мое постоянное проживание, я вроде доволен всем, содержусь в приемлемых условиях, все отлично тут… осталось результатов некоторых анализов дождаться. Мало ли что со мной вдруг.
— А если окажусь здоров, то бабу можно?
— Нет. И не проси. Тебе нельзя размножаться. Даже если мы восстановим тебе девушку из материалов энциклопедии… Что будет с детьми? Понимаешь этическую сторону вопроса?
— А если предохраняться?
— Энциклопедия гласит, что для вашего подвида нет стопроцентно надежных средств.
— А если даму из вашего общества?
— Зоофилия запрещена.
Она ушла, а я пил кофе и думал, что ж за хрень. Я для них вроде как синантроп-питекантроп?
Хорошо еще, к самой Хелен не приставал, представляю, как бы она огорчилась. Я-то всегда тем еще бабником слыл, знаю, любой девушке комплимент приятен, а если бы этой сказал – чисто на автомате – что бы было? Ревела, маме жаловалась? А она хорошая девушка, огорчать ее не хочу.
Да и понимаю, что именно она «лошадку» попросила завести, остальным-то только понаблюдать. А она столько возится, что понятно, это и есть условие моего содержания: ручной труд, вывоз мусора, уход, осмотр, прививки…
Нет, Хелен обижать нельзя. Если скабрезные шутки она и пропускает мимо ушей, то только потому, что они не в ее адрес.
А назавтра она прибежала вся в слезах и без моих наездов.
— Вот… Результаты пришли. У тебя болезнь нехорошая. Туманность Андромеды называется. Вот тут и тут в животе что-то. Надо, кончено, дальше обследовать, но тебя в клинику увезут, там уж решат.
Я посмотрел на ее закорючки – ничего не понимаю. Ну мало ли там что? После перерыва большого кофе попил, хронический гастрит мой перешел в действующий… Ну или еще что. Туманность Андромеды, подумаешь. Вылечат. Такие тут развитые… Или усыпят и обратно восстановят вылеченным. Чего реветь?
А она заливается.
— Будут исследовать… Это большая редкость. Сейчас такой болезни ни у кого нет уже. Заберут тебя в центр. Потом суд будет – не виноваты ли мы в болезни твой. Если мы… Если я не справилась, то тебя нам никогда не вернут, даже если и не усыпят. Найдут новую приемную семью, а нам запретят приближаться, и я тебя больше не увижу…
Так и ревела. Тощая лысая девочка с большой головой, малюсеньким ртом и выпученными глазами.
Хорошая, добрая девочка.
Что бы они там под туманностью андромеды ни понимали, надеюсь, что меня у нынешней хозяйки не заберут. А уж бабу я потом выпрошу как-нибудь.