Длинный желтый луч пролег через кухню к самым ногам хозяйки. Погладил ее бок, провел теплой ладонью по спине. Она обернулась, словно ища кого-то, но кухня была пуста. Женщина знала, что не увидит никого за спиной, но все же еще мгновение в ее глазах плескалась надежда.
— Саша? – спросила она.
Тихий печальный звук ответил ей из-за двери. Отозвалась на голос висящая в гостиной гитара.
Женщина потерла влажными ладонями горевшие щеки, мысленно обругала себя за эту странную вспышку надежды.
На кухню влетел мальчишка лет десяти, схватил с тарелки вымытый огурец и, не дожидаясь, пока мать остановит, откусил большущий кусок.
— Мам, я во двор, — пробормотал он, жуя.
Она только кивнула – голос еще не вернулся, похищенный волнующей лаской солнечного луча.
Мальчишка вылетел в гостиную, подскочил к гитаре.
— Я возьму?...
Она метнулась к инструменту раненой тигрицей, заслонила собой, словно величайшую драгоценность, на которую покушаются вандалы, но заметив удивление и обиду на лице сына, заставила себя успокоиться и проговорила:
— Ты знаешь, это брать нельзя.
— Я же не сломаю. Что я, маленький?! Мне на чуть-чуть…
Мальчишка еще ныл, отыскивая причины, отчего ему непременно нужно взять гитару во двор, но мать не слышала – коснувшись рукой золотистого лака, она шепнула: «Саша» — одними губами, всем сердцем. И гитара отозвалась едва слышным стоном.
— Я тоже скучаю по тебе… — так же неслышно произнесла женщина и, обернувшись к притихшему сыну, добавила: — Это гитара моего друга. Он умер. Погиб шестнадцать лет назад, спасая товарища при пожаре. Это его гитара.
Мальчишка, казалось, хотел сказать что-то едкое: что-то о том, что тогда стоит купить ему другую гитару или убрать воспоминание с глаз, чтобы не было соблазна. Но промолчал и только тихо кивнул.
Спустя мгновение его уже не было в комнате. Со двора донеслись веселые крики ребятни.
Александр с утра чувствовал, что что-то не так. Он пролетал по контуру, вглядываясь в стены котла, и временами ему мерещилось, что там, за плотной завесой теплоносителя, зреет беда. Он работал на Белоярской-два уже шестнадцать лет в одной смене, а до этого, до пожара при разлитии жидкого натрия, на главной Белоясркой АЭС, и научился чувствовать – еще до того, как «бахнет», что где-то есть проблема.
То, что теперь он был духом, облегчало задачу. Реактор не оставался где-то за слоем бетона, а оказался совсем рядом – рукой подать, если бы у призраков были руки. Диагностика теперь легка как никогда. Однако души добровольцев запустили в реактор с теплоносителем из жидкого гелия и протоплазмы не только для диагностики реактора. Она создавали недостающий нагрев. Жидкий гелий был безопаснее натрия, но при этом не нагревался до нужной температуры. Решить эту проблему предложил инженер Белоярской-один, Юрий Локтев, старый Сашкин друг. Гений Юрка, собрав команду исследователей, доказал, что желтый гелиевый луч солнечного спектра способен удерживать душу. Проще говоря, тоннель, по которому уходит душа, состоит из сверхтекучего гелия-два. Через добавление к гелию протоплазмы Юрка решил проблему посмертного трудоустройства рабочих АЭС – им всего-то в момент смерти нужно было носить с собой ампулу с сжиженной протоплазмой, не позволяющей душе нырнуть в «луч», и на следующий день, а то и спустя несколько часов можно было заступать на последнюю – бессрочную – смену. Первые же опыты с тонкими телами добровольцев показали, что призраки делают движение теплоносителя более интенсивным, а температуру повышают настолько, что жидкий натрий теряет последние преимущества перед гелием.
Сашка был первым из тех, кто согласился носить при себе ампулу. Поступил служить в реактор после смерти третьим. Первым был сам Юрка, погибший в лаборатории при опыте: иные шептались, что наложил на себя руки высоконаучным способом, чтобы залезть в реактор. Вторым был Коля Калитин, пришедший после автокатастрофы призраком на родной завод. А потом на пожаре погиб и Сашка. Юрий стал начальником первой призрачной смены, Сашка – замом.
То, что рядом друзья, давало силы не думать о том, что он потерял. О Гале, которую так и не попросил стать его женой. Хорошо, что не попросил – была бы теперь вдовой.
Тогда, перед пожаром, перед утечкой натрия, он тоже чувствовал недоброе – и промолчал. Теперь не станет.
— Юр, — он пристроился в потоке рядом в начсмены, — там проблема в стенке. Мне кажется…
— Кажется ему, — мелькнула мысль Юрки, — крестись. Это предварительно напряженный железобетон, он стягивает трещины сам. Реактор в полном порядке.
— Юр, не было бы протечки… — попытался настоять на своем Сашка.
— Не будет. Все надежно. Сам считал 16 лет назад.
— Юр…
Гелий увлек их снова в реактор, к уран-плутониевым таблеткам, к сборкам с остаточным ураном-235. Разогретые до предела мысли путались.
— Да перестань ты дуть на воду! Умер при утечке теплоносителя, вот теперь и паникуешь при каждом волнении среды, — утешил по-своему Юрка.
И тут оба почувствовали, как ток изменился, гелий рванул в сторону, увлекая их невесомые оболочки.
Навстречу рванулся холод. Желтый адский холод, который почувствовали даже души. Трещина расширялась. Гелий, испаряясь, рвался в небеса, утаскивая за собой одного за другим ребят из смены. Холод. Холод. Гелий тянул на себя все тепло, до какого могли дотянуться его благородные газовые руки.
— Держись, — буркнул Юрка мысленно, — вытягивай против течения. Сейчас он охладит все, образуется корка и будет полный порядок. Это ж тебе не натрий.
— Мужиков вытягивает. Третий ушел. Костя Краев. Вернем? Они ведь живые… то есть …
Юрий молчал, старательно направляя свой островок протоплазмы против потока гелия. Сашка понял: не вернем.
— Я придумаю, чтобы не вытягивало, — наконец оформил мысль Юрий. – Вот корка образуется, выдохну чуток и придумаю. А там транслируем станционной ясновидящей при сеансе проверки состояния нашего контура…
Он хотел сказать что-то еще, но его закрутило, потянуло к трещине. Сашка бросился к другу и успел оттолкнуть – каким-то едва различимым движением рванулся поперек тока теплоносителя. В щель втянуло его самого.
Холод. Холод окружал его облаком, твердеющим с каждым мгновением. Он успел увидеть громадный зал, лестницы, блоки. Оглянуться на реактор, выкрашенный желтой облупившейся от времени краской. Кое-где виднелись свежие мазки – начали подкрашивать. Тоже желтые. С каждый мгновение они становились для Сашки все желтее, вытянулись в длинный желтый луч, который спустя секунду, нет, дошлю секунды, свернулся, превратившись в тоннель и ослепительного света.
— Саша, — позвал оттуда знакомый голос. Он слышал его давно, 16 лет назад, уходя на последнюю в жизни смену. Он слышал его каждый день, словно Галя всегда была рядом. И теперь он, Галин голос, звал его отпустить все и закончить.
«Юрка справится», — утешил себя Сашка и нырнул в свет, рванулся к солнцу на гелиевой волне.
В вечерней гостиной сидящая с книгой женщина подняла голову, словно кто-то окликнул ее. Огляделась, напряженно хмурясь.
— Саша? – спросила она пустую комнату. – Саша?
Бросила взгляд на гитару. Впервые за 16 лет та не ответила. По лаковому боку полз последний дневной луч, еще желтый и живой, но обреченный через мгновение угаснуть навсегда.