«У него было два десятигранных кубика. Синий и фиолетовый. Я даже не помню, стоял он или сидел. Просто подкидывал их на ладони, а свет дробился, перепрыгивал с одной грани на другую. Как будто взлетали в воздух не просто кубики, а холодное пламя.
Я подошла и ляпнула первое, что в голову пришло:
- Вы волшебник?
- Почему? – он улыбнулся в ответ, и…»
Женя читает медленно, то и дело откладывая листок в сторону. За окном уже темно, и огня в камине не хватает, чтобы буквы вели себя пристойно. Они расплываются, разбегаются, пускаются в танец кривляк, и глаза страшно устают от этого. Да еще и руки дрожат. Женя сидит, утонув в кресле, и думает, что надо встать, пойти на кухню, заварить чаю… Но вместо этого снова подносит листок к глазам и продолжает читать.
«…он заказал в дайнере молочный коктейль «Яблочный пирог». Еще смеялся – погляди, мол, два в одном, и еда, и питье. Официантка притащила огромный стакан, и еще запотевший железный шейкер с «добавкой». Уходя, так резко развернулась, что мазнула меня фартуком по лицу.
Я думала возмутиться, но он приложил палец к губам.
- Я собираюсь сказать тебе кое-что важное.
- Что? – я смотрела на то, как он быстро-быстро скручивает салфетку, и из нее получается растрепанная лохматая веревочка…»
Женя закрывает глаза и улыбается. Кажется, он перечитывает письмо уже в десятый – или двадцатый раз? Через три строки диалог он сделает предложение. Через три удара сердца н согласится. В груди и сейчас покалывает. Она прижимает руку с листом к груди и пытается будто вытащить эту булавочную боль… Потом спохватывается – не помять бы письмо. Не помять бы.
«…можно было просто молчать. Несколько часов молчать, сидя друг к другу спиной. И все равно нам было интересно вместе. Наверно, это и есть настоящая любовь. Когда тебе не нужно что-то делать, или делиться, или… Не знаю. Мне было достаточно осознания, что мы понимаем друг друга и нам есть о чем молчать.
Но в какой-то момент все сломалось…»
Женя мерзнет. Натягивает рукава кофты на самые пальцы, но теплее не становится. Тянется к камину, чтобы подкрутить пламя…. Но силы куда-то делись, она неловко дергается, натыкается грудью на подлокотник и начинает плакать. Из-за беспомощности. Или из-за того, что нписано в письме дальше. Она оттягивает чтение до последнего, пытается выиграть время, хотя понимает, что это бесполезно.
«…мне просто стало не интересно. Я то и дело ловила его настороженный, внимательный взгляд, когда занималась своими делами – резал овощи, гладила кошку, заказывала доставку пиццы. Он будто следил за мной. И больше ничего. В его глазах больше не было огня. Его руки лежали на коленях – не теребили ничего, не дергали, не ломали, не подкидывали. Он смотрел на меня, как вампир, и будто впитывал в себя. И тогда мне стало страшно…»
Женя пытается встать и понимает, что ноги ее не слушаются. Она неловко, боком вываливается из кресла на пол и ползет к камину. Холодно. Как же страшно холодно. Ей хочется скомкать письмо в кулаке, а потом кинуть его в огонь и смотреть, как бумага чернеет, покрывается сетью оранжевых морщинок и опадает серым пеплом. Жене кажется, что тогда лед в груди у нее растает. И станет хотя бы немного, немного теплее.
«…потом он перебрался в постель. Лежал, накрывшись одеялом по подбородок и сипел. Как будто смертельно болен. Как будто без меня не справится. Хватал за рукав длинными скрюченными пальцами – господи, как они могли мне вообще нравиться? – и не давал мне уйти. Жалось. Я должна была чувствовать жалость, но внутри не ворочалось ничего, кроме досады и скуки. Мне не хотелось его больше видеть – никогда! – и я положила подушку ему на лицо.
Всего на минуту. Только, чтобы не видеть этот взгляд…»
Женя бросает письмо в камин, но оно не горит. Огонь пляшет сине-фиолетовыми всполохами и рассыпает холодные искры. Будто смеется. Издевается. Нет-нет-нет, ты ничего не забудешь. Женя чувствует себя, как эти искры. Атомы тела пытаются разлететься, расстроиться, выйти из резонанса. Издеваются над ней.
Она тянет руку в огонь, чтобы подтолкнуть письмо подальше, и пламя начинает лизать кожу. А потом откусывает ногти, перебирается на край одежды, перепрыгивает на волосы. Женя кричит от боли и невообразимого, нестерпимого холода. Она корчится н полу перед камином. Когда одежда сгорает, тело пузырится отмирающей плотью. Затем обнажаются кости. И к полуночи перед камином на полу остается горстка пепла.
…
Женя просыпается. Солнце пробивается через щель в плотных шторах, и солнечная полоса скользит по подушке.
Женя глубоко вдыхает – так, будто это первый вздох в его жизни – и сладко потягивается. Выбирается из кровати и быстро одевается. Перед выходом из дома сует руку в карман и невольно улыбается, нащупав два десятигранных кубика.
«Она подошла ко мне и спросила:
- Вы волшебник?
- Почему? – я не нашелся сразу, что ответить, поэтому решил выиграть время вопросом. Она смотрела так, что я сразу понял – мы должны быть вместе. Глаза у нее были небесно-синего цвета, а там, где падала тень от ресниц – черно-фиолетовые…»
Женя сидит в кресле возле камина и читает письмо. Ему кажется, что он видел эти буквы уже десяток… несколько десятков раз, но почему-то не может оторваться. Ему кажется очень важным прочитать все до строчки, до запятой. Уложить собственные записи в голову, намотать их на ленту памяти, сохранить в неприкосновенности.
Женя чувствует себя очень старым. Как будто за день минуло пятьдесят лет. Кости ноют, в груди ворочается непослушный клубок, и еще очень холодно. Но ничего. Нужно просто подкинуть лишнее полено в камин.
«Или сжечь письмо», — он отбрасывает эту мысль сразу, но ее отблеск остается на внутренней стороне век.
Вместе с рисунком феникса, который зачем-то – ей-богу, он не может вспомнить, зачем – нарисован на полях письма.